Гулины письма — своеобразный дневник ее короткой армейской жизни, который она начала под стук колес воинского эшелона, увозящего ее из Уфы на фронт.

 Публикуемые письма датированы в хронологическом порядке. Лишь в отдельных случаях, если не было возможности установить день написания письма, отцом Гули указывалась приблизительная дата (начало или середина месяца).

 Чтобы дать понять родным, в каком месте она находится, будучи в составе Действующей армии, не выдав при этом военной тайны, Гуля прибегала к такому методу. Если она говорила про Гулю, то подписывала письмо «Марионелла», если же про Дотьку (так в детстве родители звали Гулю), то ставила подпись «Гуля».

 

 

 Начало мая 42 г.

Дорогой папочка!

 ...Я добровольно ушла в Красную Армию. Сейчас мы в Подмосковье, скоро выедем на фронт. Работы много. Первое время с непривычки тяжеловато. Сейчас привыкла. Все вошло в свою колею. Зачислена я в медсанбат, а прикомандирована к политотделу дивизии, так как при нем есть бригада актеров, и я состою в ней.

 Настроение замечательное, хочется поскорее на фронт... Считаю, что в такое время, как сейчас, нельзя сидеть сложа руки и валять дурака. Надо завоевать себе право на жизнь.

 ...Это письмо передаст тебе старший политрук, редактор нашей дивизионной газеты товарищ Акифеев. Как Варюша? Как ее дела? Где работает?

 ...Была на ученье в поле пять суток. Таскала «раненых», была связной: пригодилось мое умение ездить на лошади. Ноги себе стерла в дым, но ничего. Еще, правда, прихрамываю немножко, зато большое чувство удовлетворенности сделанного тобой дела. Нашему отделению была вынесена благодарность от командования за отличную работу.

 Пишите чаще. Я отброшу свою лень и тоже буду часто писать.

 Целую вас обоих крепко-крепко.

Гуля.

Скоро будут карточки готовы, обязательно пришлю.

 

 

 9 мая 42 г.

Ехали хорошо, весело. Холодновато было, ну да ничего. За дорогу я совсем охрипла. Сейчас говорю только шепотом. Это пройдет быстро.

 Побывали здесь немцы. Население рассказывает разные ужасы. Все носит следы пребывания немцев. Господи, сколько мерзостей они наделали! Не искупить им своею черной кровью те зверства, которые они наделали на нашей земле.

 Как вы там? Как Ежулька? Крепенько, крепенько его от меня поцелуйте, приласкайте. Очень жалею, что не взяла с собой какое-нибудь платьице: все время быть в форме очень тяжело, особенно в сапогах... Хочется скорей на передовую, чтобы гнать и гнать этих паразитов...

 Пишите мне по адресу: Почтовая полевая станция 1682. Клуб. Королевой. Целую всех крепко-крепко.

Гуля.

 Сфотографируйтесь с Ежиком и вышлите мне его карточку.

 

 

 1 июня 42 г.

Дорогой папулька!

 Сегодня получила твое письмо. Большое, большое спасибо тебе за него. Оно мне доставило огромное удовольствие и очень обрадовало, что с тобой все благополучно.

 Жалко, что Акифеев никого вас не застал, он бы мог вам рассказать обо мне. А то ты прав, написав мне, что я очень скупа насчет описания своей жизни. Но что тебе писать? Учусь. Изучаю оружие. Хожу на стрельбище. Стреляю. Первое упражнение сдала на «отлично». Вот если бы и остальные сдать так же, было бы здорово.

 Если представляется возможность, езжу на лошади. Выполняю поручения по комсомольской линии. Настроение бодрое, веселое. Хочется скорей на фронт, чтобы бить этих мерзавцев и вздохнуть им не давать.

 Ездим по частям, даем концерты. Бойцы принимают очень хорошо. После концертов настроение какое-то удовлетворенное, появляется сознание выполненного долга.

 ...Очень скучаю без Ежика. Как увижу где малыша, так и встает сынишка перед глазами. А иногда ночью проснусь, и мне кажется, что он со мной рядом. Наверное, уже сам под стол пешком ходит. Очень бы хотелось его увидеть...

 Все мечтаю похудеть, но, к сожалению, ничего не получается.

 Как у Варюши дела? Как здоровье? Получили ли от наших весточку? Пиши мне чаще. Целую вас обоих крепко-крепко.

 С горячим боевым красноармейским приветом

Гуля.

 

 

 13 июня 42 г.

 Папулька!

 ...Ты просил меня почаще писать тебе. Хочу быть аккуратной и стараюсь писать тебе настолько часто, насколько это возможно.

 У меня все в порядке. Живем в чудном лесу, сплю в палатке, здоровье пока замечательное. Только одно плохо — скучаю без мальчонки, страшно хочется его видеть и очень волнуюсь за него...

 Ну, привет Москве. Пишите. Целую.

Гуля.

 

 

 20 июня 42 г.

 Папулька!

 Получила твое письмо, за которое тебе очень благодарна. Оно и порадовало меня и кое-чему научило. Ты, конечно, скажешь, что я лентяйка, что отписываюсь открытками. Но ты не сердись на меня, потому что у нас очень много работы. Ведь мы вот-вот должны выехать на фронт. Я сейчас временно в медсанбате, работа тоже живая, интересная. Страшно хочется скорее на фронт. Пиши мне побольше и почаще. С таким нетерпением ждешь почтальона и страшно разочаровываешься, если тебе ничего нет...

Гуля

 

 

 6 июля 42 г.

Дорогие мои!

 ...Побольше пишите о Ежике. Я очень скучаю без него. Умоляю прислать его карточку... Вы себе не представляете, какая радость получать письма, находясь все время в напряженнейших боях. Весточки от родных вливают новую энергию, волю, зовут на новые боевые подвиги.

 Тут и так много волнений. Поэтому не надо добавлять волнения о вас всех. Пишите. Целую крепко.

Гуля.

Ежулька, расти большой и здоровенький. Учись скорее писать, чтобы ты мог сам мне писать. Ведь мать сейчас уже командир Красной Армии, защищает твой покой и сладкие детские сны.

 

 

 13 июля 42 г.

Папулька!

 Получила твою открытку. Удивляюсь, что не получаешь моих писем. Я пишу тебе все время. Ничего нового тебе сейчас написать не могу. Пишу тебе с дороги. Едем мимо Сталинграда, наверное, там и опущу тебе открытку. Жарко адски, мечтаем о дожде. Настроение замечательное. Пиши мне почаще. Сейчас трудно писать. Когда приедем на место, напишу побольше.

Гуля.

 

 

 6 августа 42 г.

Папулька!

 Вчера отправила тебе открытку, а сейчас вот есть время написать письмо. Как тебе написать — не знаю. Много есть чего порассказать, да всего не напишешь. Деремся мы здорово. Все время гоняю на машине по передовой, забираю раненых. Минута затишья — читаю бойцам, рассказываю. Есть у меня карточка, посылаю её тебе. Это мы снимались в пути. Береги ее, она у меня единственная и напоминает мне о многом. Когда-нибудь в другой раз напишу. Не раз уже бывала под бомбежками и под обстрелами. Первое время как-то не по себе было, а сейчас ничего, привыкла.

 ...Прут сволочи к Дону. Ну, а мы их косим и косим. Не гулять им, мерзавцам, по донским степям.

 Давно от тебя ничего не получала. Далеко мы сейчас от Москвы. Очень мне обидно, что не удалось съездить в Москву, — это я сама виновата,прошляпила. Меня потом наш генерал ругал за это. Один раз, говорит, ехал, хотел тебя взять, да куда-то умчалась на лошади. А я как раз взяла его лошадь и поехала на стрельбище, километров за двенадцать.

 Я тут три ночи не спала подряд; ты думаешь, хоть маленько похудела? Ничего подобного. Как ни в чем не бывало. Ты не сердись на меня, если долго не получаешь писем. Не думай, что я по лености своей не пишу. У нас, знаешь, бывает такое время, что вздохнуть некогда, не то что сесть написать письмо.

 Я была одно время в медсанбате, он от передовой так километров и пяти, но, как я уже писала, все время ездила на передовую. Сейчас я на командном пункте. Если езжу на передовую, генерал ругает. Говорит, чтоб потерпела немножко, что мне предстоит еще очень большая работа. А мне не терпится.

 Как бы хотелось хоть часок побыть с тобой. Письмо у меня, должно быть, очень бессвязное. Потому что мысли прыгают, и никак их не утихомиришь. А толком ничего так и не написала. Вот я тебе сейчас пишу, а снаружи кричат: "Воздух!". Сейчас обстреливать подлец начнет. Низко спускается. Заход делает. Ухнула зенитка. Ну, говорила, —строчить будет. Строчит гад.Ну, ладно. Ему долго не летать! Не тут, так малость

 подальше собьют. Закурю я сейчас за тебя хорошую папироску. Опять курить начала. Но теперь, я думаю, ты мне простишь и ругать не будешь.

 Вот и сейчас генерал уезжает на передовую. Просилась— не берет. Стоит надо мной и смеется, что я тебе пишу. Пожаловаться тебе разрешил, а брать — не берет. Тут каких-нибудь четыре километра. Возьму лошадь да поеду, а то и пешком пройдусь.

 Пора кончать. Получила задание, правда, не боевое, бегу выполнять. Получай мой крепкий жизнерадостный

 фронтовой поцелуй.

Гуля.

Р. S. Все-таки выклянчила, берет с собой.

 «Тихий» Дон

 

 

 8 августа 42 г.

Папочка, как только свободная минутка, стараюсь ее использовать, чтобы тебе написать. Из Уфы, кроме одной открытки и письма, до сих пор ничего не получила. Очень волнуюсь, как там они, что с Ежиком. Может, ты что-нибудь получил от них, напиши, пожалуйста.

 Мне страшно хочется хоть на минутку увидеть Ежика. Он, наверное, уже совсем большой. Вот уже четыре месяца промелькнуло, как я его не видела. Выехала весной, и вот на носу уже осень. Карточка, которую ты должен был получить в предыдущем письме, сфотографирована по дороге из Узловой к Дону. Рядом со миой, справа от меня, стоит наш генерал.

 Ехали замечательно, настроение у всех было бодрое. С нетерпением ждали приезда и первого боя. «И грянул бой». Нет, не будучи в боях, не испытав на собственных плечах всех трудностей, невозможно почувствовать до конца радость победы. Когда бойцы идут в атаку, когда катится раскатами «ура», не знаешь, не помнишь

 ничего. Перед тобой только поле боя, и ты следишь, следишь за каждой точкой на бесконечно расстилаю-щейся перед тобой степью до боли в глазах. Там кто-то упал, посылаешь санитаров, летишь сама. И ни свист снарядов, пуль, мин, ни строгие окрики не в силах тебя остановить. Тело становится каким-то невесомым, и только тогда, когда машина, груженая ранеными, выезжает из зоны обстрела, напряжение становится меньше. Но глаза всматриваются в глубокую синеву неба: нет ли там «рамы» или другого крылатого стервятника. Ведь у тебя бесценный груз — люди, жизнь которых доверена тебе, а минута невнимательности к машине грозит быть расстрелянной или сожженной. При виде все приближающейся черной точки останавливаешь машину, маскируешь ее предусмотрительно захваченными ветками, так как не везде в степи ты найдешь кустарник, помогаешь ходячим выйти и залечь в канавы, углубления. Залезешь обратно в кузов к тяжелораненым и, держа наготове верный ППШ, начинаешь им что-нибудь, рассказывать, чтоб не столь долго длилось время, А сама не перестаешь следить за тревожным небом...

 Сколько хочется написать, объяснить тебе, но всего не напишешь. Да и на бумаге выходит как-то не так, как на словах. Зовут на КП, кончаю писать. Пиши чаще. Чаще и побольше.

 

 

 22 августа 42 г.

 Могу тебе написать письмо. Я на дневном отдыхе, т. к. меня здорово оглушило. Полчаса ничего не слыхала, потом прошло. Сейчас только сильная головная боль.

 Нахожусь все время на самой передовой, несколько раз ходила в разведку, последний раз окружили автоматчики, еле вышла. Много за это время пережито, много перевидано.

 Бойцы проявляют невиданное геройство. Много потеряно боевых товарищей и друзей, но от этого еще больше ненависти к врагу, еще больше ярости, пламенно-благородной ярости. Если останусь жива, буду пробовать написать книгу, очень много накопилось интересных эпизодов. Писали о героических защитниках Севастополя, теперь будут писать о героических защитниках Дона.

 Только что над нами разыгрался воздушный бой. Наши молодцы! Здорово щипают перья немецким стервятникам!

 Скоро опять пойду на передовую.

 Тебе пишу, а все мысли около своих ребят. Сейчас там идет бой, я от передовой линии примерно километрах в пяти.

 Ничего нет приятнее, когда после жаркого боя бойцы соберутся и в минуту передышки немного поболтают, посмеются. Если бы не адская головная боль, я еще утром ушла бы, но уж очень сильно голова болит. Немецким снарядом меня оглушило, примерно метрах в пятнадцати ухнул, а может, и ближе.

 От тебя очень давно ничего не получала. Из Уфы за все время еще в Узловой получила письмо и открытку, а больше ни гу-гу.

 Очень волнуюсь за них. Им пишу, но не знаю, получают ли они мои письма.

 Получила письмо от Дотьки. Она еще под Сталинградом, но должна эвакуироваться.

 Как вы, что поделываете? Как у вас в Москве?

 Пиши подробнее и побольше. Ведь здесь это такая радость — письма от вас. Надо кончать, а то немец опять нас начинает минами стегать. А я хочу еще домой успеть написать. Получил ли ты мою карточку?

Гуля.

 

 

 26 августа 42 г.

Ну что тебе написать? Сижу в блиндаже на передовой. Вокруг свистят мины, снаряды, пули, но к ним уже так привыкла, что не обращаю внимания. Писать почти нечего. День идет за днем, продвигаемся вперед. Ведем жестокие бои, а больше писать, повторяю, нечего. Зато когда-нибудь вспомнить будет о чем. Много специфических терминов, разных фронтовых названий орудий. Например, у немцев есть минометы, которые они стараются противопоставить нашей «катюше». Но это, конечно, бессильные потуги. В одной из очередных своих глупых листовок немец написал, что на нашу «катюшу» у них есть «ванюша», что пора их поженить. Наши ребята на это ответили, что до «катюши» у них слишком ум короток, а если женить, то у немцев калыма не хватит.

 Самое смешное, что, когда «ванька» стреляет, он отчаянно хрипит, как несмазанные ворота. Поэтому его выстрелы напоминают отчаянные вопли о помощи.

 Много интересных людей встречала за это время. Давно не получала от тебя писем, так как ты пишешь на медсанбат, а я сейчас в полку. Мне говорили, что на мое имя там много писем, но получить оттуда я никак их не могу: медсанбат находится от нас на 20 километров глубже в тыл. Пиши мне по адресу: Действующая армия, ППС, 1682, 780 СП, штаб. Королевой.

 С горячим фронтовым приветом из самого ада огня

Гуля

 

 

 10 сентября 42 г.

 Папулька! Ты просил, чтобы я тебе чаще писала. Вот села тебе писать, а что писать, не знаю. День бежит за днем, идут жестокие бои за Дон, за Сталинград. Деремся отчаянно. Наш полк получил уже две благодарности от Военного Совета армии. Деремся так, чтобы завоевать гвардейское звание. Много работаем, все время на передовой, все время среди людей. Очень хорошо встречают красноармейцы. Ходила в разведку. Бывала в перепалках. Не раз на волосок от смерти, но, как говорится, смелого пуля боится, смелый умирает один раз, а трус — несколько раз.

 

 

 10 сентября 42 г.

Дорогие мои!

 ...Получила письмо от Гули, ее часть где-то западнее Сталинграда, в общем, мы с ней на одном фронте.

 Ребята дерутся отчаянно. Когда приходишь в окоп, поговоришь, объяснишь, что спрашивают, — они с такой радостью встречают. Страшно приятно сознание того, что ты подняла дух у ребят, доставила им удовольствие, сказала теплое слово.

 Пишите, дорогие, чаще. Очень неприятно не получать от вас ничего.

Марионелла.

 

 

 15 сентября 42 г.

Папулька! Сегодня, 15-го, получила твою открытку от седьмого. Большое-большое тебе за нее спасибо. Ты пишешь, что я очень ёрзаю и почта не успевает за мной. Ерзала-то я ёрзала, но в пределах нашей дивизии, так что почтовая станция все время одна и та же.

 Получил ли ты мое письмо с карточкой? Напиши мне. Если будет еще карточка, я тебе ее обязательно вышлю. Некогда сейчас заниматься этими делами. Дотька все там же, я получила от нее письмо. Пока не думает никуда выезжать. Вот уже два месяца, как наша дивизия и наш полк, в особенности, ведут напряженнейшие бои.

 Ходила несколько раз в разведку. Один раз окружили автоматчики, еле выбралась от них. Местность уж больно поганая — степь. Нигде не спрячешься. Ни кустика тебе, ни деревца. Но я все же вышла и еще раненого вынесла.

 Подала заявление о том, чтобы меня приняли в кандидаты. Вчера было партбюро, но уйти в тыл не могла. Уже все рекомендации есть, боевая характеристика тоже: «Товарищ Королева в условиях боя показывает личный пример храбрости и геройства». У меня уже на личном счету свыше 30 бойцов и командиров, спасенных мной, т. е. перевязанных и вынесенных с поля боя. Как только выяснится, я тебе напишу.

 ...Напиши еще раз моим в Уфу, узнай, что с Ежиком, я о них ничего не знаю. Узнай хоть ты мне, что с ним. Я очень, очень волнуюсь. Целую.

Гуля.

 

 

20 сентября 42 г

 ...Бюро парторганизации полка приняло меня кандидатом в члены ВКП(б), еще осталось пройти дивизионную парткомиссию. Сижу вот, тебе пишу. Вокруг шелестят мины, снаряды. Только что «ванька» немецкий дал по нашей высотке очередь. Ничего, только песком засыпало. От противника — каких-нибудь триста метров. Получил ли ты мои письма из В. Рубежного? Эх, много бы можно написать тебе интересных эпизодов, да бумаги не хватит и времени. Вот сейчас кончу писать, пойду на рекогносцировку местности. Вечером, вероятно, допишу. Вероятно потому, что здесь точно говорить нельзя. Можно сказать точно только о том, что фрицев разобьем и что с вверенного нам рубежа не отойдем ни на шаг — это точно. А остальное все — «если будем живы». Но об этом мы не думаем. Мы обязаны быть живы.

 Пойду в село, поезжу на мотоцикле. Мотоцикл немецкий, трофейный. Прет здорово. Когда куда-нибудь срочно надо, еду на нем или верхом — у меня своя лошадь Ока, чудная лошадь. Ходит замечательно, я ее через Дон сама переправила. Вместе плыли.

 Иногда ночью, когда ходишь по ротам, не туда зайдешь. Мы один раз чуть не влетели в немецкий окоп. Да ладно, голоса услыхали. Скорей обратно повернули, а на другую ночь этот окоп заняли и немцев в плен забрали.

Гуля.

 Р. S. Дотька там же. Только не в Сталинграде, а западнее. Я от нее часто получаю письма. Пишет, что пока все в порядке. Просит передать тебе привет. Напиши ей обязательно.

 

 

 25 сентября 42 г.

Папочка, дорогой!... Живу полноценной боевой жизнью нашей части. Если бы эта открытка могла передать тебе те звуки, которые сейчас носятся в воздухе, то, пожалуй, тебе с непривычки стало бы немножко не по себе. А мы и в ус не дуем. Передай мой фронтовой привет и той актрисе, которая прислала мне в твоем письме записочку.

Гуля.

 

 

 Сентябрь 42 г.

Дорогие мои! Сижу в землянке, пишу вам, а вокруг рвутся мины, снаряды. Визжат пули... Уже так к этому привыкли, что почти не обращаем на это внимания. У нас все время идут жестокие бои. Лупим фашистов вовсю.

 Денег мне, пожалуйста, не высылайте. Мне они здесь совершенно не нужны, да я еще теперь получаю жалование. Вот еще получу за сентябрь и переведу вам рублей 400.

 ...Вы спрашиваете о рассказе, который я начала писать. Я его кончила и выслала вам. Не знаю, получили ли вы его. Возможно, что он пропал. Ну ничего, жива буду — напишу новый.

 ...В 56-й квартире живут Коломенские, их сын был вместе со мной, его убили в 20-х числах августа. Зайдите и передайте им. Успокойте. Его звали Юра. Все с собачкой гулять ходил.

  Целую Ежульку крепко-крепко в обе щечки и вас всех так же. Получила письмо от Марионеллы, она западнее Сталинграда.

 

 

Конец сентября 42 г.

  Мамулька, родная моя! Наконец-то получила от тебя большое, подробное письмо. Сколько радости оно мне принесло! Как я рада была, что ты мне много про Ежульку написала. Если бы ты только знала, как мне хочется вас всех увидеть, хоть часок побыть с вами!

Ты пишешь об отпуске, но это невозможно: слишком горячее и тяжелое у нас время, когда каждый человек на счету. Как мне хочется, чтобы вы почувствовали мою любовь к вам и к Ежу, почувствовали ласку, рожденную среди сражений, под разрывы мин, снарядов, под заунывный свист пуль, под вой сирены самолета.

Ежулька, мой маленький, расти большой и умненький, реже хворай, голубоглазый мой сынишка. Не очень балуйте его, растите мужчиной, не плаксой-девчонкой. Я думаю, что при вашей колоссальной любви к нему вы будете здраво смотреть на его воспитание.

Ну что я могу написать о себе? Кажется, и много могла бы, ведь каждый час жизни полон всевозможными происшествиями. Каждый день бываешь на волосок от смерти...

Рвется враг к Сталинграду, все силы бросает на него, но никогда не сломить ему любви народа к своей Родине, к славному Царицыну. Любовь двигает на большие подвиги, а вера в свою победу и правоту окрыляет и поддерживает эту любовь.

 

...Ожог ноги уже прошел. Правда, заживал он больше месяца. Но если бы было время пойти в санчасть, то дело было бы быстрее. А обожглась я так: когда повела в наступление, наступила на бруствер одного окопа, а там была бутылка с горючей жидкостью, она у меня и взорвалась под ногой, облила меня, и я загорелась. Моментально сняла с себя сапоги, брюки, затоптала, и когда ко мне подбежали саперы с лопатами, чтобы закопать меня, т. к. затушить жидкость можно, только прекратив доступ воздуха, я уже натягивала на себя брюки, а вот сапог уже никак не могла надеть, потому так и пошла дальше и только после боя сделала себе перевязку.

Ты спрашиваешь о моей должности. Сейчас я на должности санинструктора...

Спрашиваешь, как встретила день рождения. У нас как раз был очень жаркий бой, и в мою честь целый артполк и артиллерия нашей части дали залп по немцам, не одну сотню уложили. А вечером, когда все успокоились, мы в землянке поужинали. Причем наш повар испек несколько пирогов и на одном из них написал: «Будущему гвардейцу».

В день рождения Ежика тоже было дано несколько залпов, а когда собрались ужинать, пришлось отбивать довольно яростную контратаку немцев. Атака была отбита и, кроме того, занят один населенней пункт. А потом ко мне бойцы подошли и сказали, что это они совершили в честь рождения Ежа.

Очень сроднилась со всем своим полком. А традиции нашего полка боевые. Мы нигде не сделали и полшага назад, а знали только одно слово: «Вперед!»

 

 

30 сентября 42 г.

 ...Вчера пришел  к нам фотограф.  Если получится, то сейчас же вышлю тебе снимок что-нибудь. Вчера пошла в одну роту по переднему краю. Думала, не дойду. А вот цела. Дом у нас земляной, надежный, врыт глубоко в землю. Навалено много сена. Вечерком мерцает огонек лампы, слышится песня. И уютно-уютно становится. Ребята сидят, смеются, что-нибудь вспоминают.

Все собираюсь написать тебе подробное письмо и никак не найду столько свободного времени.

 

 

5 октября 42 г.

 Дорогие мои!

Ну конечно же, получила ваши карточки. Вид у вас обоих уж больно плохой на них. Особенно у Варюши.

...Ты просишь описывать случаи. А я боюсь их начать описывать, так как очень увлекусь, а потом ты по­лучишь письмо, наполовину перечеркнутое.

В один из солнечных дней июля прибыли мы в деревню Н. На рассвете забрались в большую конюшню — и повозки, и люди. Легла я рядом со старшиной, заснули. Сколько спали, не знаю, проснулись от воя сирены и взрыва бомб. Стекла сыпятся, штукатурка летит. Весь сарай ходуном ходит. Я толкаю старшину и говорю: «Ты хоть перед смертью закурить дай». — «Уйди ты, не до этого»... Но все-таки закурили. Прошла волна налета. Выскочила, собрала раненых, перевязала, кого — в подвалы, кого — в щели. И вот он как начал нас прочесывать с пяти утра, мы пошли в наступление.

Я пошла с батальоном. Только вышли на наблюдательный пункт — немцы летят. А наш НП как раз на высотке да еще плохо замаскирован. Не успели, залезли это мы в щель. Самолеты его развернулись и давай чесать! Смотрим: один на нас пикирует. Да они еще, гады, для морального воздействия сирены включают. Воют препротивно. Шмякнул одну — пыль столбом, засыпало нас .. Слышим: только воет над нами, да звенят при полете бомбы. Как бомба разорвется! Смеемся: «Мимо». Кончилось. Смеркается. Пошли дальше. Пули визжат. Мины при разрыве жалобно воют: тю-ю-ю. И получилось у нас ночью такое положение, что со всеми связь прервалась. Приходят с правого фланга, говорят: группа автоматчиков прорвалась, к вам в тыл заходит. С левого фланга тоже не благополучно. Связных всех разослали. Никого не осталось. Послали всех связь восстанавливать. «Дойду», — говорю. Пошла. Над головой сетка из трассирующих пуль — красивое зрелище! По дороге подобрала раненого с ружьем. Его тащу да ружье тяжелое, да еще у меня на боку автомат. Но дотащила. Связь восстановлена. А ночь темная — хоть глаз выколи. Местность незнакомая. Пришла обратно в батальон. Взяли пленного. Отвела и его.

Много, много за эту ночь дел было. А днем я еще ребенка перевязывала — шесть месяцев мальчонке. Мать убило, а ему спинку осколком перебило. Я его перевязываю, а он на меня такими большими страдальческими глазами смотрит и не плачет, а только тяжело-тяжело вздыхает. Я его перевязываю, а у самой слезы градом льются.

Да всего не расскажешь. Эх, если бы сесть да подробно эту ночь и день рассказать, так часа 4—5 займет. Задание командования в ту ночь выполнили, и деревня была взята.

Подружка у меня есть, но в другом полку. Часто бываем друг у друга.

Посылаю тебе карточку. В середине — майор Монапов, заместитель командира полка.

...Если удастся, попрошу нашего комиссара послать меня на курсы политруков.

...Пишите мне по новому адресу: «Действующая армия» добавлять не надо, а то доходить не будут. 1682 полевая почта, часть 6. М. В. Королевой.

 

 

 18 октября 42 г.

 Дорогие  мои!

...Очень обрадовалась Ежиным каракулькам. Жду с нетерпением его карточки. Но вы все собираетесь, и никак не вышлите ее мне. Вы все же поспешите. Ведь здесь живешь минутами.

Посылаю вам свою рожицу. Только вы не пугайтесь, я, ей-богу, не такая страшная. Этот снимок сделан после одного очень горячего боя. Но, как видите, у меня далеко не изможденный вид. Я думала, что на мою полноту хоть бой подействует. Ничего подобного, никакого впечатления. Я часто пою одну песню, очень мне слова нравятся:

Ты теперь далеко, далеко. Между нами поля и леса. До Уфы мне дойти не легко, А до смерти — четыре шага.

Вот и сейчас я сидела и пела ребятам, потом мне принесли открытку. Ветер завывает, свистит. Ночь. Где-то между облаками мелькает луна. Фрицы позабирались в окопы (они ночи боятся, как черт ладана) и для соб­ственного успокоения строчат из автоматов или по звездам, или в пустое пространство, так как не знают, куда стрелять.

Сегодня целый день с ночи сижу в роте, беседую с бойцами. И так как днем сюда подойти невозможно, то открытку мне доставили только сейчас.

Вчера была в деревне. Сидели с одной связисткой в кухоньке. Рядом разорвался снаряд, изрешетил осколками всю кухню. Девушку ранило и все лицо осыпало песком да с такой силой, что он глубоко въелся под кожу. А мне опять ничего. Я прямо удивляюсь. Мне везет, везет, да, кажется, когда-нибудь так повезет, что и света не увижу...

 

 

 19 октября 42 г.

 Папулька, дорогой! Ты мне писал, что на какой-то неделе не получил от меня ничего, а теперь я тебе пишу, что на этой неделе от тебя ничего нет. Зная твою аккуратность, мне это что-то подозрительно. Получил ли ты мою карточку?

Наконец-то у меня наладилась, конечно, относительная связь с Уфой. Там все в порядке. Еж здоров, бегает, играет, научился драться.

У меня пока ничего нового нет. Все те же бои за каждый вершок Советской земли. О здоровье моем не беспокойся. Я пока совершенно здорова, но что будет в следующую минуту, сказать не могу. Сегодня осенний день, противный, и мне почему-то привязался романс: «Жалобно стонет ветер осенний». Я его сегодня целый день пою. Ужас как воют мины и пули, всем нам уши прожужжали.

Что-то не пишется мне сегодня.

Гуля.

 

 

 24 октября 42 г.

 Дорогой папочка! За последние дни ничего нового у меня нет. Сейчас маленькое затишье... У нас шел снег, правда, тут же растаял, но все же это был настоящий снег. Какая погода у вас в Москве?

...Да, можешь меня поздравить: меня приняли кандидатом в члены партии. Ты знаешь, я очень, очень люблю свой полк, и куда бы я ни пришла, везде меня встречают с любовью и бойцы, и командиры. Если бы мне пришлось расстаться с полком — это было бы для меня большой трагедией. Я знаю всю жизнь полка до самой мелочи. Волнуюсь за каждую неполадку. И за свой полк, где бы ни шел разговор, как говорится, глаза выдеру.

Есть, папулька, у меня один вопрос. Как тебе и писать, не знаю. Любит меня наш командир. Надо прямо сказать: золотой человек. Я его очень уважаю как человека, ценю и люблю как командира... и все. Но любить я его не люблю. И мне очень тяжело и неприятно. Много раз говорили мы на эту тему. Он мне говорит, что и сам не знает, как это получилось. То ли оттого, что мы с ним часто бывали на волосок от смерти, вместе из-под носа у немцев, из-под града пуль вытаскивали раненого нашего комиссара. «А полюбил я тебя, — говорит, — как настоящую, крепкую подругу». Как ни трудно мне было его обижать, но все же я ему сказала, что я его не люблю, но хорошим товарищем, боевым другом всегда буду... Отпросилась я на передовую в полк и вот тут-то и вздохнула полной грудью.

Тут я почувствовала, что нужна бойцам не только как санинструктор, но и как товарищ. Бойцы и командиры со мной делятся своими радостями и печалями, рассказывают о любимых девушках, просят советов, просят написать письма. Помню, в один из боев пошел сильный дождь. У меня не было плащ-палатки. Когда это увидали, ко мне потянулись десятки рук с плащ-палатками.

Меня каждый день наперебой приглашают куда-нибудь кушать, стараются узнать, что я люблю, и к моему приходу приготовить. Все это внимание мне страшно дорого. Один взвод хвастается перед другим, сколько я у них была, что рассказывала, сколько спела песен. И если я уделю кому-нибудь больше внимания, чем всем остальным, на меня обидятся сотни. Я напоминаю Таню из рассказа Горького «Двадцать шесть и одна», толь­ко, конечно, не с такой концовкой.

У нас в полку есть еще три девушки, две — в сан. роте. Они никогда дальше нее не ходят; и третья — связистка, она тоже никуда не ходит и сидит все время на командном пункте. А я все время среди народа, в подразделениях. Но уж если кого отругаю, то он долго потом передо мной извиняется.

Если я день где-нибудь не была, уже звонят по телефону из разных концов. Узнают, что со мной, цела ли.

...Узнав, что меня приняли в кандидаты, все, кого ни встречу, поздравляют. Ты себе не представляешь, как приятно знать, что ты нужна и что тебя любят. Никто во всем полку не позволит по отношению ко мне ни грубого слова, ни вольного движения.

 

 

 25 октября 42 г.

 Вчера послала вам письмо. Но так как есть время, решила написать еще... Каждый день перечитываю ваши открытки и письма. И радостно после этого на душе, но в то же время, как думаю о Ежике, как-то тоскливо-тоскливо становится. Хоть бы получить скорее ваши карточки.

...Если бы я сейчас хоть на один час попала домой, то думаю, что мне очень трудно было бы с вами раз­говаривать: до того мой лексикон обогатился военными терминами. Уже месяц тому назад видела фильм «Пархоменко».

...Как Ежулькино здоровье? Выпрямились ли ножки? Поцелуйте его покрепче и скажите, что мама будет писать чаще.

 

 

25 октября 42 г.

 Папочка, дорогой! Сегодня получила твою открытку от 12 октября. Почему ты мне так мало пишешь? Все открытки. Напиши мне большое-большое письмо, чтобы я его долго-долго читала. Вероятно, мое письмо ты получишь к октябрьским торжествам.

Поздравляю вас, мои дорогие, и я уверена, что следующую годовщину  мы будем праздновать вместе на освобожденной от немецких оккупантов земле.

Я здорова, бодра. Предыдущее мое письмо было длинное-длинное. Не знаю, понял ли ты чего-нибудь из него. Теперь, после этого письма, ты имеешь о моей жизни в полку больше представления, чем у тебя было. Каждый день, как закон, обхожу все наши подразделения. Когда идет бой, нахожусь в самом жарком месте. Знаешь, мне очень хочется тебя видеть. … Продолжение »