Она родилась в доме напротив Кремля. Из окон этого дома были хорошо видны кремлевские башни и красный флаг, реющий за зубчатыми стенами. Флаг был освещен снизу и трепетал, точно пламя. Трехлетняя Марионелла называла его «огоньком».
Засыпая, она спрашивала):
— Мама, огонек никогда не погаснет?
— Никогда, — отвечала мать. — Спи, Гуленька. (Гуленькой прозвали ее в семье.)
Но Гуля опять спрашивала:
— Огонек всегда будет гореть?
— Всегда.
И мать выходила из комнаты, оставляя девочку одну в темноте.
Гулю приучали ничего не бояться.
Однажды, когда разразилась гроза и стекла задребезжали от ударов грома, Гуля испугалась.
— Мама, что это?
— Гром, Гуленька.
— А я его боюсь?
— Нет, — ответила мать. — Моя Гуля ничего не боится...
★
Пяти лет она неожиданно сделалась «киноартисткой». Режиссер Преображенская пришла к Гулиной матери, Зое Михайловне, и попросила у нее разрешения взять Гулю для съемок в картине «Бабы рязанские». И вот к подъезду кинофабрики подкатил легковой автомобиль. Привезли маленькую «актрису». Девочку привели в съемочный павильон и объяснили, что нужно делать.
— Ты напугай эту тетю, — сказала Преображенская, показывая на героиню картины, Настю. — Скажи, что к ней приехал ее сердитый муж.
Вспыхнули юпитеры. Гуля сделала страшные глаза и, подбежав к Насте, закричала:
— Настя, Настя, иди, Бармалей приехал!
И когда дальше, по ходу действия, Настю, покончившую с собой, внесли на руках в избу, Гуля прижала кулачки к лицу и, глядя на «мертвую» Настю, заплакала.
Роль была исполнена блестяще.
А через пять лет Гуля уже играла главную роль в картине «Дочь партизана». Это была трудная актерская работа. Нужно было научиться ездить верхом на лошади, заставлять ее брать барьер. Долго ничего из этого не получалось. Ка-ждый раз непослушный «Сивко», подходя к барьеру, шарахался в сторону.
В одну из репетиций Гуля совсем выбилась из сил; лошадь никак не подчинялась маленькой наезднице. Постановщики картины решили отложить съемку до следующего дня, но Гуля запротестовала:
— Не надо откладывать. У меня выйдет. Должно выйти!
И она вновь уселась верхом на лошадь, покрепче устроилась в седле и помчалась к барьеру. Перед самым барьером лошадь опять отпрянула назад, но Гуля дала шенкеля, и высокий барьер оказался позади.
Так десятилетняя Гуля взяла первую высоту в своей жизни...
★
Прошло несколько лет. Гуля жила в Киеве. Она стала рослой, стройной, цветущей девушкой. Увлекалась спортом. Вступила в физкультурное общество «Вымпел» и вскоре оказалась в первой паре рекордсменов Украины по гребле, потом была признана одним из лучших пловцов Киева. Однажды летом она установила рекорд по прыжкам в воду с двенадцати метровой вышки.
Это была вторая высота, которую Гуля преодолела в своей жизни...
Перед Гулей открылись двери вуза. На заседании экзаменационной комиссии читали вслух ее сочинение по литературе. Его признали весьма интересным.
— Везет тебе, Гуля, — сказал после экзамена один из ее товарищей.
— Нет, не то, что везет, — ответила она, — а просто я всегда всего добиваюсь. Каждый «везет» себя сам. И я тоже сама себя везу...
★
...Уфа.
Холодный осенний день. Пронизывающий ветер срывает сухие листья, завывает в трубе.
В плетеной кроватке спит завернутый в одеяло маленький сын Гули — Ежик.
В глазах у Гули темно от горя. Ей так тяжело, словно у нее отхватили кусок сердца. Убит муж. Потерян дом, потерян Киев...
Как часто она вспоминает любимый город, вспоминает свое радостное детство, счастливую юность...
...Белый песок, легкий и мягкий, ласкает ее босые ноги, Издали днепровская вода кажется синей, а вблизи — желтоватой, как песок. На берегу — тополя, вербы. Хорошо было там, на Днепре!!
...Широкий нарядный Крещатик. В день Первого мая по Крещатику движется праздничное шествие, и во главе его, верхом на белой лошади, едет она — десятилетняя «Дочь партизана».
...Светлый Киевский вокзал. На перроне — шумная ватага ребят, уезжающих в Крым, и среди них — она, с рюкзаком за плечами. А там, в Артеке, путешествия по морю на яхтах, в белых матросках. Веселая поездка в гости к
Вячеславу Михайловичу Молотову, на его дачу в Суук-Су. Прогулки верхом вместе с юным джигитом Баразби Хамгоковым. Где сейчас он — смелый, веселый Баразби? Конечно, воюет... Oн выучил ее высшему классу верховой езды. Они вдвоем скакали по горам, через рвы и пропасти...
Жизнь открывалась перед Гулей, как море в Артеке, неожиданно увиденное с горы, — без берегов, без края, поблескивающее на солнце.
И вот все оборвалось.
Захваченная, истерзанная врагом Украина встает у Гули перед глазами. Тяжкая ненависть к немцам растет в сердце А какой-то внутренний голос говорит: «Не поддаваться унынию! Не терять мужества! Мстить!»
«Смогу ли? — думала Гуля. — Хватит ли силы, упорства? Ведь у меня ребенок. Он еще так мал. Я должна жить для него... Но если грудью не прикрыть таких, как он, у наших детей не будет жизни. А Ежик только начинает жить.. Значит, надо прикрыть грудью... сердцем!»
★
Стуча колесами, мчался на запад поезд. В вагонах пели смеялись, играли на гармонике.
Гуля слушала песни, но сама не могла петь — охрипла, говорила шепотом. В шинели ей с непривычки было холодно. Тяжелые сапоги терли ноги. Но Гуля не жаловалась. Она по доброй воле пошла в армию, упросила комиссара в штабе дивизии послать ее на фронт и теперь должна вести себя, как подобает бойцу.
Далеко позади осталась мать с Ежиком на руках. Прошла суровая приуральская зима, с лютыми морозами и буранами. Настали яркие весенние дни. Настала новая, фронтовая жизнь.
Вышли из вагонов: в Сталиногорске. В этом маленьком городе побывали немцы. Они ушли, оставив здесь груды пепла, виселицы, трупы детей в колодцах...
Гуля с болью в сердце осматривала кровавые следы врага. Этот городок, в котором она никогда прежде не бывала, о котором никогда в жизни не думала, стал ей близким и родным. Нет, не искупить немцам своей черной кровью всех этих страшных преступлений!'Скорее — на передовую! Гнать, гнать этих мерзавцев, не давать им вздохнуть!
В Сталиногорске Гуля сначала выступала в частях как участница агитбригады: читала стихи, пела под аккомпанемент баяна любимые песни бойцов. А потом решила, что ее место на поле боя. Ведь она не только актриса, она — санинструктор. В госпитале, в Уфе, она приобрела кое-какой опыт и может, должна применить его на фронте!
Шаг за шагом Гуля добивалась того, чтобы стать настоящим воином. Она посещала ученья, на которых ловко перетаскивала «раненых», делала им перевязки. Ходила на стрельбище. За первое упражнение по стрельбе получила оценку «отлично-».
Все трудности военной обстановки преодолела она — единственная дочь в семье, общая любимица, созданная, казалось, для безоблачной, радостной жизни. Но Гуля привыкла в жизни идти не по гладкой асфальтовой дорожке, а преодолевать препятствия, бороться с трудностями. И здесь, на войне, она не отступала перед трудностями. Но одного только не могла Гуля подавить в себе —тоски по сыну.
«Как увижу где малыша, — писала она матери, — так и встает перед глазами Ежик. Иногда ночью проснусь, и мне кажется, что он со мной, рядом.
И тоска по Ежику усиливала ненависть к врагу.
★
Летом-1942 года дивизия, в которой была Гуля, выдвинулась далеко вперед за Дон, но осенью вынуждена была отступить. И Гуля познала всю горечь и боль отступления. Ей казалось, что земля, леса, дороги с молчаливым укором
провожали уходящих. И ей хотелось эту душевную боль заглушить самоотверженностью, подвигом.
Когда в осенний непогожий вечер части дивизии переправлялись через Дон (мосты уже были взорваны), Гуля под артиллерийским огнем шестьдесят раз подряд переплывала реку, спасая тяжело раненных бойцов и командиров. Как пригодилось здесь Гуле ее спортивное мастерство! Все, чему она училась в жизни, теперь ей понадобилось, словно все ее детство, вся юность были только подготовкой к этим тяжелым и суровым испытаниям.
Поэт, которому довелось в эти минуты увидеть отважную девушку, написал о ней стихи:
А мы видали на Донгу,
Как с ношей девушка плыла.
«Он /ранен. Он пойдет ко дну...
Не дотяну... не дотяну...»
Но дотянула и спасла.
Вода ручьем с нее текли,,
На плечи падал первый снег...,
Когда она бойца несла,
Такой красивою была,
Что не забудется вовек!
Перейдя Дон, дивизия получила приказ не отступать ни шагу назад. И люди остановились. Отсюда был хорошо виден крутой противоположный берег, уже занятый немцами. Днем и ночью заунывно визжали пули, гулко взрывались мины.
Разгорались жестокие, кровопролитные сражения. Здесь, в степях между Волгой и Доном, решалась судьба Сталинграда, судьба родины. Бывали такие горячие боевые дни, когда казалось, что раскалена не только земля, но и небо.
В один из таких дней Гуля пришла на передовую.
«И грянул бой», — так, словами Пушкина, начинала Гуля письмо домой, рассказывая о своем, первом боевом крещении.
«Нет, не будучи в боях, не испытав на собственных плечах всех трудностей, невозможно, прочувствовать до конца радость победы. Когда бойцы идут в атаку, когда раскатами гремит «ура», не знаешь, не помнишь ничего, — перед тобой только поле боя, и ты следишь за каждой точкой на бесконечно расстилающейся степи, следишь до боли в глазах. Там кто-то упал... Летишь вперед, и ни свист пуль, ни строгие окрики не в силах тебя остановить. Тело становится каким-то невесомым, и только тогда, когда машина, груженная ранеными, выезжает из зоны обстрела, напряжение становится меньше. Но глаза все еще всматриваются в глубокую синеву неба: нет ли там стервятника? Ведь у тебя бесценный груз—люди, жизнь которых доверена тебе. Минута невнимательности и машина будет обстреляна или сожжена. При виде черной точки в небе останавливаешь машину, маскируешь ее предусмотрительно захваченными ветками (ведь не везде в степи найдешь кустарник), помогаешь людям выйти и залечь канавы, в углубления. Залезаешь обратно в кузов, к тяжело раненным, и, держа наготове оружие, начинаешь что-нибудь рассказывать, чтобы не так томительно тянулось время. А сама не перестаешь следить за все приближающимся врагом».
— Бесстрашная она, — говорили про Гулю бойцы. И в самом деле она была такой. С первых же дней фронтовой жизни Гуля сумела преодолеть в себе чувство инстинктивного ощущения опасности.
В глубоких темных землянках становилось светлее, когда в них появлялась Гуля. Сколько раз под ливнем огня приносила она бойцам письма и посылки! Ее встречали радостными приветствиями, и Гуле было приятно сознавать, что она своей заботой поднимает настроение у людей, согревает их теплым, ласковым словом.
Ее любили как верного товарища и друга. Бойцы и командиры делились с ней своими радостями и печалями, рассказывали о любимых девушках, читали полученные от родных письма. Как-то раз во время боя хлынул дождь. У Гули не было плащ-палатки. Это увидели бойцы, и к Гуле протянулось около десятка рук с плащ-палатками. Если случалось, что Гуля хоття бы один день не заглядывала в тот или иной блиндаж, оттуда звонили по телефону и опрашивали, где она, что с нею.
—Когда Гуля с нами, никто не грустит. Все время слышится песня. С ней мы не знаем ни горя, ни тоски, — говорили ее подруги Люда Никитина и Ляля Швецова. — Она и плакать не умеет. Сядет только иной раз на бруствер окопа, задумается, напевая что-нибудь. Везде ей хорошо и тепло, словно землянка для неё — жилой дом.
В одной из таких землянок, друзья Гули отпраздновали ее день рождения. Гуле исполнилось двадцать лет. Повар испек несколько пирогов, и на одном из них сделал надпись буквами из теста: «Будущему гвардейцу». В тот день пришлось отбивать довольно яростную контратаку немцев. Не одна сотня гитлеровцев была истреблена в жарком бою.
— Это в твою честь, Гуля, — говорили ей товарищи.
А вечером в землянке собрались они за именинным пирогом, и Гуля спела бойцам все песни, какие только знала.
На другой день, во время нашей атаки, произошел такой случай.
Гуля вскочила на бруствер окопа, и в тот же миг под ее ногами взорвалась зарытая бутылка с горючей жидкостью.
Одежда на Гуле вспыхнула, как факел. Но Гуля не растерялась. Прежде чем саперы подбежали к ней с лопатами, она успела стащить с себя одежду, затоптать пламя и снова одеться. Не смогла она лишь натянуть на обожженные ноги сапоги и босиком побежала на поле боя. И только, когда бой утих, Гуля сделала себе перевязку.
И но всей дивизии, от одного бойца к другому, пошла легенда
о девушке, которая «и вводе не тонет и в огне не горит» «Огненная девушка» — так стали с тех пор называть Гулю. Везде, где требовались смелость и дерзание, там всегда, появлялась Гуля.
В черную, ненастную ночь под седьмое ноября, когда ветер, казалось, сошел с ума — сшибал с ног, пронизывал до костей, ударял в лицо хлопьями мокрого снега, Гуля вместе с двумя такими же смельчаками, как она, пробралась к переднему краю немецкой обороны и водрузила красный флаг на подбитом танке, под самым носом у фашистов. Вернулась в землянку промокшая до нитки, вода текла с нее ручьями Она долго потом сушилась у печки, отогревалась горячим чаем и была непередаваемо счастлива. Укрепленный на подбитом танке флаг гордо развевался в день Октябрьской годовщины прямо перед вражескими окопами. Каждого гитлеровца, пытавшегося подползти к нему, разили меткие пули наших снайперов.
Утром седьмого ноября стало известно, что Гуля представлена к награждению орденом Красного Знамени. В е землянке то и дело раздавались телефонные звонки.
— Гуля! С праздником и с орденом! Приходи скорей. Тебя нет, и петь некому, грустно.
Гуля шла в окопы, читала там на память поэму о Зое Космодемьянской, и читала так проникновенно,, что люд слушали ее, затаив дыхание. Потом запевала украинскую песню «про батька народного» — про Сталина, и эту песню подхватывал хор звонких молодых голосов.
★
— Смелый умирает один раз, а трус — каждый день по нескольку раз, — любила говорить Гуля. Часто она бывал в таких переплетах, в которых малодушный человек погуби бы и себя и дело.
За одну высотку наша часть билась целый день. Несколько раз высотка -переходила из рук в руки. И вод Гуля в момент, когда высотка была занята немцами, пошла вытаскивать раненого, лежавшего вблизи вражеской линии. Немцы заметили Гулю и решили взять ее в плен.
За спиной у Гули выросла огневая завеса: немцы отрезали ее от наших бойцов стеной минометного огня. Что делать? Ползти назад поздно.
Спрятаться негде: кругом голая степь. А впереди — раненый, он истекает кровью. И Гуля поползла вперед. Поползли навстречу ей и немцы, надвину-лись полукругом, вот-вот замкнут кольцо. В этот миг на нашем переднем крае раздался голос:
—Хлопцы! Гуля погибает!
Из окопов выскочили бойцы.
—- Вперед! Ура! — покатилось по степи.
Немцы, отказавшись от своей затеи взять в плен советскую девушку, скрылись в окопе.
«В дни, когда решается судьба моей родины, прошу партийную организацию принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Родину буду защищать до последней капли крови. Обязанности выполню перед партией с честью».
Так писала Гуля.
Со дня на день Донская армия ждала приказа о наступлении. С волнением, и радостью ждала и Гуля этой минуты. Она хотела идти в решающие бои коммунистом.
— Гулю приняли кандидатом в члены партии. Ей предложили поехать учиться в Москву, на высшие командные курсы. Но от этого почетного предложения она отказалась.
— Я очень хочу учиться, — говорила она, — но сейчас, когда каждый человек на счету, я не могу уехать.
И девушка, перед которой открывались в жизни широкие, заманчивые пути, выбрала самый суровый путь — фронт. Она осталась в окопах.
Матери Гуля писала:
«Я отдала бы полжизни за то, чтобы увидеть тебя и Ежика. Но пойми, что в такой момент просто стыдно уехать в тыл и бросить товарищей».
★
В морозную ноябрьскую ночь командиры первого батальона собрались в блиндаже. Не спалось. Вот-вот должен был поступить боевой приказ. Вдруг приоткрылась дверь блиндажа, и все услышали знакомый голос. Еще за дверью Гуля запела:
Принесли мне в землянку посылку...
Все сидевшие в блиндаже оживились. Гуля принесла письма! Она знала, что значит доставить радость перед самым боем. Все с жадностью стали читать вести от родных и близких.
— Я вам доставила приятное, — сказала Гуля, подойдя к капитану Троянову, — доставьте и вы мне: дайте мне маленькое подразделение, с которым бы я пошла в бой.
Троянов передал просьбу Гули комбату Плотникову. Комбат ответил коротко:
—Хорошо. Подумаю,
Вскоре связной из штаба полка доставил пакет.
—Товарищи командиры! — торжественно сказал Плотников, распечатав пакет.—Получен приказ: в восемь тридцать,
— ...наступление! — радостно и взволнованно подхватил Гуля.
Плотников, улыбнувшись, посмотрел на нее.
—Кто комбат — я или ты? — спросил он.
Все засмеялись.
— Извините, товарищ командир, — виновато ответил! Гуля. — Очень прошу вас учесть мою просьбу...
— В бою видно будет, — успокоил ее капитан Троянов
Командиры разошлись уже перед рассветом. В блиндаже
стало просторно и тихо. Табачный дым волнами клубился во круг горящей коптилки. Осталось несколько минут до сигнала Впереди расстилалась_ белая снежная степь. Видны были екать холма, который здесь, на передовой, назывался «высота 56,8»
И ходя люди только и ждали сигнала о наступлении, он пришел для всех как-то неожиданно. Артиллерийские и минометные залпы потрясли землю. Наши подразделения ринулись вперед. Бойцы ползком и перебежками пробирались сквозь дымовую завесу к юго-восточным скатам высоты И когда гарь и дым рассеялись, на высоте заалел флаг. Гуля в это время была возле капитана Троянова и перевязывала раненых. Капитан получил приказ выдвинуться на высоту.
— Я тоже пойду на высоту? — радостно опросила Гуля. — Там много раненых...
— Нет, — ответил капитан. — Здесь тоже много раненых. Тебе и тут хватит работы.
Но Гулю влекло вперед, ей хотелось быть в самом пекле сражения, и она добилась согласия: капитан разрешил ей идти на высоту.
—Со мной было двенадцать бойцов, — рассказывал Троянов. — Пока мы достигли высоты, осталось только шесть. Раненых подбирала Гуля. Снаряды рвались неподалеку от нас. Но она не знала: страха и усталости, подбирала раненых, выносила их в безопасные места.
Когда под напором противника одно подразделение начало было отходить с южных скатов, наперерез отступающим бросилась Гуля:
— Вперед, орлы!
Бойцы остановились, а потом сами перешли в контратаку. Ворвавшись во вражеские окопы, они истребили десятки немецких солдат и офицеров.
Гуля вернулась в блиндаж. Лицо ее было мертвенно-бледным.
— Что с тобой? — спросил Троянов.
Она посмотрела на него, потом на Плотникова и тихо проговорила:
— А не прогоните, если скажу?
Плотников улыбнулся:
— А куда от тебя денешься?
— Я ранена...
И она сама принялась делать себе перевязку.
★
Было около пяти часов вечера. Западный берег Дона почернел, окутанный дымом канонады. Вдруг что-то е огромной силой взорвалось где-то рядом. Все выскочили из блиндажа.
Немцы начали очередную атаку.
Забыв о своей ране, Гуля взялась за винтовку.
...Она была неподалеку от пулеметчика Грещенко. Его пулемет строчил не умолкая и не давал немцам подняться. Гуля, подбадривая его, кричала:
— Молодец, пулеметчик! Так их, гадов!
Слева, выпрямившись во весь рост, шли немцы. Это была психическая атака. Пулемет бил по приближающемуся врагу. Ряды противника редели, но немцы продолжали подходить все ближе и ближе. У бойцов, защищавших -высоту, осталось всего по одной гранате — только для себя, чтобы не сдаться живым врагу. Смерть подошла к героям вплотную.
Капитан Троянов с беспокойством оглядывался вокруг:
—Где же Гуля?
И вдруг она появилась из-за угла, нагруженная гранатами и патронами.
Никто не знал в ту минуту, откуда взялись у нее эти гранаты и патроны, как и непонятно было, откуда у раненой девушки взялись силы. Бодрость ее передалась людям, уже обреченным, казалось, на смерть. И атака врага снова была отбита. Но часть потеряла своего командира. Увидев сраженного пулей комбата, Гуля поднялась во весь рост:
— За гвардейский батальон!! За родину! За Сталина!
И бойцы с гранатами в руках бросились вперед...
★
В далекую Уфу, в большой белый дом, где жила Зоя Михайловна с Ежиком, пришло письмо от командира дивизии генерала Бирюкова. Зоя Михайловна обрадовалась: она была уверена, что это ответ на ее просьбу предоставить Гуле отпуск.
Она, волнуясь, вскрыла конверт.
«Ваша дочь, — говорилось в письме, — геройски вела себя в боях. Она — молодец, бесстрашная, славная дочь нашей родины... Ее можно было видеть и с тяжело раненными на руках и ведущей за собою бойцов в атаку. Успевала она и донесения приносить. 24 ноября Гуля геройски погибла...»
Письмо дрожало в руках Зои Михайловны, буквы двоились, мешались перед ее глазами — она не понимала этих страшных строк, она не верила им...
А потом пришло еще одно письмо — от Гулиной подруги, Люды Никитиной.
Вот это письмо, в котором соединяются мужественная суровость воина и безграничная нежность советской девушки.
«Здравствуйте, дорогая Гулина мама!
Пишет вам девушка, которая дружила с вашей Гулей. Меня почему-то все время тянет написать вам, успокоить. Потеря такой дочери, как Гуленька, — это тяжелое, очень тяжелое горе. И вот хочется хоть чем-нибудь помочь вам.
Ну, ничего, дорогая Гулина мама, не нужно только горевать, ведь Гуленька не ушла от нас совсем, она всегда будет с нами, ее никогда не забудут. Родина не забудет своей героини. А вас, воспитавшую такую преданную родине дочь, такого славного воина, назовут матерью сотни других девушек- воинов, патриоток нашей страны...
Я очень часто бывала вместе; с Гулей, особенно в последние три месяца. Я моложе ее, и она всегда так покровительственно относилась ко мне, заботилась, давала советы, радовалась за меня, за мои боевые успехи и звала!: «Милая девочка». Мы с ней вместе пели, шутили, смеялись, в разных переплетах бывали, из которых еле-еле выходили живыми. Во время боев мы, правда, бывали на разных участках, но зато потом, после наступления, встреться— запыленные:, усталые, поцелуемся крепко и опять разговоров и смеху без конца.
Незадолго до наступления мы отмечали день моего рождения: мне исполнилось 18 лет. Как раз в этот же день я получила правительственную награду — медаль. Гуля от души была рада и поздравляла меня. Ушли все, мы с ней остались вдвоем. Уселись с ногами на кровать, прижались друг к другу и долго-долго так сидели. Я любила командира нашего ар-тиллерийского полка майора Топлина, любила всей душой, как первый раз в жизни любят.
Вот в тот вечер мы и сидели с Гулей грустные. Знали, что жаркие бои предстоят, что будут жертвы. Я боялась, до ужаса, боялась потерять Алексея, а Гуля все успокаивала меня, уговаривала. О многом мы с ней тогда говорили: и о жизни, и о любви, о товарищам, о родных, близких... О чем только могут говорить две подруги...
Поздно ночью я ее провожала. Какая красивая была ночь, морозная, звездная! Кругом все белело от инея. Тишина такая, как будто и войны нет. «Гулька, милая, как хорошо, как хочется жить!» как-то невольно вырвалось у меня. «Да., — ответила она, — жить хочется. Как все-таки хороша жизнь!.. Проклятые немцы! Ну как не хотеть жить, когда тебе всего восемнадцать-двадцать лет!..»
Потом мы с ней разошлись. А вскоре началась артиллерийская подготовка, затем стали наступать; так больше я ее и не увидела. Она раз ночью приходила ко мне из пункта, а меня не было. Оставила только на листочке бумаги привет и легкий след крови от рук, перевязывавших бойцов.
На другой день утром погиб мой майор, мой любимый ясноглазый Леша. Я не находила; себе места от горя, от такого большого горя... Вечером, как сквозь сон, услышала, что геройски погибла Гуля, погиб командир батальона Ванюша Плотников, умерла от ран Ляля Швецова... И сколько их еще тогда, молодых, славных, погибло! Вот как далась нам та большая победа.
На другой день их хоронили. Гуля лежала в гробу, как живая, губы немного улыбались, тени от длинных ресниц на лицо падали. Так спокойно лежала, будто спала, будто рада была, что жизнь отдала родине, без мук и
сожаления... На вашу Гулю, на такую героиню, даже и смерть не посмела наложить свой отпечаток, не посмела изуродовать лицо. И майор гоже лежал такой же, как был; даже не верилось, что уже конец, что больше он никогда не встанет. Опустили оба гроба радом. А после дали салют, последний салют по погибшим..,
И всё. И больше их нет.
Нет, нет, это не всё! Они не ушли от нас. Оки вечно будут жить в наших сердцах — два героя, отдавшие молодые свои жизни за родину.
Ежик остался без матери, но он будет сыном нашей дивизии, за него наши воины будут отдавать свои жизни, как отдала свою жизнь его мать.
Мне очень хочется успокоить вас, помочь вам, родная. Ведь у меня тоже есть мама; я знаю, как я дорога ей. А мамы все одинаковы. Что в жизни может быть тяжелее потери ребенка, дочери, как Гуленька? Но ведь это война, жертвы должны быть. А Гитлер — он нам заплатит сполна. Мы сейчас здорово бьем по немцу. Он уже бежит без оглядки, но это еще только начало.Поцелуйте от меня Ежика, пусть он будет крепким, здоровым мальчиком. Я буду очень рада, если вы напишете мне хоть несколько слов в ответ. Не горюйте;,, родная, берегите себя, вы нужны Ежику.
Целую.
С коммунистическим приветом , Люда Никитина».
На берегу Дола, в маленьком хуторе, (где теперь воцарилась тишина, завоеванная в жесточайших битвах, высится обелиск с укрепленной на шпиле металлической звездой. Это памятник героине.
Отсюда хорошо видны западные крутые берега Дона, навсегда очищенные от врага. И совсем близко возвышается холм, который еще так недавно назывался «высотой 56„8».
За эту высоту, завоеванную Гулей, она посмертно представлена к ордену Ленина.
Когда Гуля десятилетней девочкой взяла верхом на белой лошади первую высоту в своей жизни, когда она потом шестнадцатилетней девушкой преодолела вторую высоту, сделав прыжок с двенадцатиметровой вышки, это было только ярким проявлением ее смелости и силы воли. Но в третьей высоте, которую взяла Гуля, воплотилась вся ее любовь к родине. Это была одна из тех высот, которые в дни сталинградской эпопеи решали судьбу родины.
На этой последней, третьей высоте и завершила Гуля свой высокий путь — путь героини.
*
Случилось так, что в доме напротив Кремля, в том самом, где жила в раннем детстве Гуля, живет теперь и Ежик. Засыпая, он просит рассказать ему «про
маму Гулю» и спеть про нее песню. Временами он поднимает с подушки голову и, глядя на завешенное окно, спрашивает:
— Баба, сегодня будет бух?
«Бух» на языке двухлетнего Ежика означает орудийный салют.
— Да, Ежик, будет.
— И огоньки тоже будут?
— И огоньки будут.
И светлый образ матери связывается у него с этими ослепительными огнями, загорающимися в окне над зубчатыми стенами Кремля.