Отрывок из этой поэмы Гуля читала со сцены.

Поэма "Хорошо!" 

Октябрьская поэма.

1

Время-

      вещь

              необычайно длинная,-

были времена-

                 прошли былинные.

Ни былин,

             ни эпосов,

                           ни эпопей.

Телеграммой

               лети,

                строфа!

Воспаленной губой

                         припади

                                   и попей

из реки

       по имени - "Факт".

Это время гудит

                   телеграфной струной,

это

   сердце

             с правдой вдвоем.

Это было

            с бойцами,

                          или страной,

или

   в сердце

           было

               в моем.

Я хожу,

       чтобы, с этою

                    книгой побыв,

из квартирного

              мирка

шел опять

         на плечах

                  пулеметной пальбы,

как штыком,

           строкой

                  просверкав.

Чтоб из книги,

              через радость глаз,

от свидетеля

                счастливого,-

в мускулы

             усталые

                        лилась

строящая

            и бунтующая сила.

Этот день

             воспевать

                          никого не наймем.

Мы

  распнем

             карандаш на листе,

чтобы шелест страниц,

                             как шелест знамен,

надо лбами

              годов

                   шелестел.

2

"Кончайте войну!

                    Довольно!

                                    Будет!

                                          В этом

                                                     голодном году -

невмоготу.

Врали:

      "народа-

                  свобода,

                      вперед,

                             эпоха, заря..."-

и зря.

Где

   земля,

         и где

              закон,

                    чтобы землю

                               выдать

                                     к лету? -

Нету!

Что же

      дают

              за февраль,

                             за работу,

                                          за то,

                                                    что с фронтов

                                                                         не бежишь? -

Шиш.

На шее

      кучей

               Гучковы,

                           черти,

                                    министры,

                                                 Родзянки...

Мать их за ноги!

Власть

      к богатым

                   рыло

                           воротит -

                                       чего

                                               подчиняться

                                                              ей?!.

Бей!!"

То громом,

              то шепотом

                            этот ропот

сползал

       из Керенской

                           тюрьмы-решета.

в деревни

             шел

                по травам и тропам,

в заводах

             сталью зубов скрежетал.

Чужие

     партии

               бросали швырком.

- На что им

               сбор

                   болтунов дался?! -

И отдавали

              большевикам

гроши,

      и силы,

                 и голоса.

До самой

            мужичьей

                        земляной башки

докатывалась слава,-

                            лилась

                                     и слыла,

что есть

            за мужиков

                          какие-то

                                     "большаки"

- у-у-у!

        Сила! -

3

Царям

     дворец

           построил Растрелли.

Цари рождались,

                   жили,

                            старели.

Дворец

      не думал

                  о вертлявом постреле,

не гадал,

             что в кровати,

                               царицам вверенной,

раскинется

              какой-то

                          присяжный поверенный.

От орлов,

             от власти,

                           одеял и кружевца

голова

      просяжного поверенного

                                       кружится.

Забывши

       и классы

                   и партии,

идет

    на дежурную речь.

Глаза

     у него

               бонапартьи

и цвета

       защитного

                        френч.

Слова и слова.

                  Огнесловая лава.

Болтает

       сорокой радостной.

Он сам

      опьянен

                 своею славой

пьяней,

       чем сорокаградусной.

Слушайте,

             пока не устанете,

как щебечет

               иной адъютантик:

"Такие случаи были -

он едет

       в автомобиле.

Узнавши,

        кто

               и который, -

толпа

     распрягла моторы!

Взамен

      лошадиной силы

сама

    на руках носила!"

В аплодисментном

                        плеске

премьер

       проплывет

                    над Невским.

и дамы,

       и дети-пузанчики

кидают

      цветы и розанчики.

Если ж

       с безработы

                          загрустится,

сам

   себя

       уверенно и быстро

назначает-

          то военным,

                             то юстиции,

то каким-нибудь

                   еще

                          министром.

И вновь

       возвращается,

                            сказанув,

ворочать дела

                 и вертеть казну.

Подмахивает подписи

                           достойно

                                   и старательно.

"Аграрные?

              Беспорядки?

                     Ряд?

Пошлите,

        этот,

             как его,-

                      карательный

отряд!

Ленин?

      Большевики?

                 Арестуйте и выловите!

Что?

    Не дают?

            Не слышу без очков.

Кстати...

         об его превосходительстве...

                                      Корнилове...

Нельзя ли

         сговориться

                    сюда

                        казачков?!.

Их величество?

              Знаю.

                   Ну да!..

И руку жал.

           Какая ерунда!

Императора?

           На воду?

                   И черную корку?

При чем тут Совет?

                  Приказываю

                            туда,

в Лондон,

         к королю Георгу".

Пришит к истории,

                 пронумерован

                             и скреплен,

и его

     рисуют-

            и Бродский и Репин.

4

Петербургские окна.

                   Синё и темно.

Город

     сном

         и покоем скован.

НО

не спит

       мадам Кускова.

Любовь

      и страсть вернулись к старушке.

Кровать

       и мечты

              розоватит восток.

Ее

  волос

       пожелтелые стружки

причудливо

          склеил

                слезливый восторг.

С чего это

          девушка

                 сохнет и вянет?

Молчит...

         но чувство,

                    видать, велико.

Ее

  утешает

         усатая няня,

видавшая виды,-

               Пе Эн Милюков.

"Не спится, няня...

                   Здесь так душно...

Открой окно

           да сядь ко мне".

- Кускова,

          что с тобой?-

                       "Мне скушно...

Поговорим о старине".

- О чем, Кускова?

                 Я,

                   бывало,

хранила

       в памяти

               немало

старинных былей,

                небылиц -

и про царей

           и про цариц.

И я б,

      с моим умишком хилым,-

короновала б

            Михаила.

чем брать

         династию

                 чужую...

Да ты

     не слушаешь меня?!-

"Ах, няня, няня,

                я тоскую.

Мне тошно, милая моя.

Я плакать,

          я рыдать готова..."

- Господь помилуй

                 и спаси...

Чего ты хочешь?

               Попроси.

Чтобы тебе

          на нас

                не дуться,

дадим свобод

            и конституций...

Дай

   окроплю

          речей водою

горящий бунт...-

                "Я не больна.

Я...

    знаешь, няня...

                   влюблена..."

- Дитя мое,

           господь с тобою!-

И Милюков

         ее

           с мольбой

крестил

       профессорской рукой.

- Оставь, Кускова,

                  в наши лета

любить

      задаром

             смысла нету.-

"Я влюблена".-

              шептала

                     снова

в ушко

      профессору

                она.

- Сердечный друг,

                 ты нездорова.-

"Оставь меня,

             я влюблена".

- Кускова,

          нервы,-

                 полечись ты...-

"Ах няня,

         он такой речистый...

Ах, няня-няня!

              няня!

                   Ах!

Его же ж

        носят на руках

А как поет он

             про свободу...

Я с ним хочу,-

              не с ним,

                       так в воду".

Старушка

        тычется в подушку,

и только слышно:

                " Саша!-

                        Душка!"

Смахнувши

         слезы

              рукавом,

взревел усатый нянь:

                    -В кого?

Да говори ты нараспашку!-

"В Керенского..."

                 -В какого?

                           В Сашку?-

И от признания

              такого

лицо

    расплылось

              Милюкова.

От счастия

          профессор ожил:

- Ну, это что ж-

                одно и то же!

При Николае

           и при Саше

мы

  сохраним доходы наши.-

Быть может,

           на брегах Невы

подобных

        дам

           видали вы?

5

Звякая

      шпорами

             довоенной выковки,

аксельбантами

             увешанные до пупов,

говорили-

         адъютант

                 (в "Селекте" на Лиговке)

и штанс-капитан

               Попов.

"Господин адъютант,

                   не возражайте,

                                 не дам,-

скажите,

        чего еще

                поджидаем мы?

Россию

      жиды

          продают жидам,

и кадровое

          офицерство

                   уже под жидами!

Вы, конешно,

            профессор,

                      либерал,

но казачество,

              пожалуйста,

                         оставьте в покое.

Например,

         мое положенье беря,

это...

      черт его знает, что это такое!

Сегодня с денщиком:

                   ору ему

                          -эй,

наваксь

       щиблетину,

                 чтоб видеть рыло в ней!-

И конешно-

          к матушке,

                     а он м е н я

                                 к  м о е й,

к матушке,

          к свет

                к Елизавете Кирилловне!"

"Нет,

     я не за монархию

                     с коронами,

                                с орлами,

НО

  для социализма

                нужен базис.

Сначала демократия,

                   потом

                        парламент.

Культура нужна.

               А мы-

                    Азия-с!

Я даже-

       социалист.

                 Но не граблю,

                              не жгу.

Разве можно сразу?

                  Конешно, нет!

Постепенно,

           понемногу,

                     по вершочку,

                                 по шажку,

сегодня,

        завтра,

               через двадцать лет.

А эти?

      От Вильгельма кресты да ленты.

В Берлине

         выходили

                 с билетом перронным.

Деньги

      штаба-

            шпионы и агенты.

В Кресты бы

           тех,

               кто ездит в пломбированном!"

"С этим согласен,

                 это конешно,

этой сволочи

            мало повешено".

"Ленина,

        который

               смуту сеет,

председателем,

              што ли,

                     совета министров?

Что ты?!

        Рехнулась, старушка Рассея?

Касторки прими!

               Поправьсь!

                         Выздоровь!

Офицерам-

         Суворова,

                  Голенищева-Кутузова

благодаря

         политикам ловким

быть

    под началом

               Бронштейна бескартузого,

какого-то

         бесштанного

                    Лёвки?!

Дудки!

      С казачеством

                   шутки плохи-

повыпускаем

           им

             потроха..."

И все адъютант

              -ха да хи-

Попов

     -хи да ха.-

"Будьте дважды прокляты

                       и трижды поколейте!

Господин адъютант,

                  позвольте ухо:

их

  ...ревосходительство

                      ...ерал Каледин,

с Дону,

       с плеточкой,

                   извольте понюхать!

Его превосходительство...

                         Да разве он один?!

Казачество кубанское,

                     Днепр,

                           Дон..."

И все стаканами-

                дон и динь,

и шпорами-

          динь и дон.

Капитан

       упился, как сова.

Челядь

      чайники

             бесшумно подавала.

А в конце у Лиговки

                   другие слова

подымались

          из подвалов.

"Я,

   товарищи,-

             из военной бюры.

Кончили заседание-

                  тока-тока.

Вот тебе,

         к маузеру,

                   двести бери,

а это-

      сто патронов

                  к винтовкам.

Пока соглашатели

                замазывали рты,

подходит

        казатчина

                 и самокатчина.

Приказано

         питерцам

                 идти на фронты,

а сюда

      направляют

                с Гатчины.

Вам,

    которые

           с Выборгской стороны,

вам

   заходить

           с моста Литейного.

В сумерках,

           тоньше

                 дискантовой струны,

не галдеть

          и не делать

                     заведенья питейного.

Я

 за Лашевичем

             беру телефон,-

не задушим,

           так нас задушат.

Или

   возьму телефон,

                  или вон

из тела

       пролетарскую душу.

С а м

     приехал,

             в пальтишке рваном,-

ходит,

      никем не опознан.

Сегодня,

        говорит,

                подыматься рано.

А послезавтра-

              поздно.

Завтра, значит.

               Ну, не сдобровать им!

Быть

    Керенскому

              биту и ободрану!

Уж мы

     подымем

            с царёвой кровати

эту

   самую

        Александру Федоровну".

6

Дул,

    как всегда,

               октябрь

                      ветрами

как дуют

        при капитализме.

За Троицкий

           дули

               авто и трамы,

обычные

       рельсы

             вызмеив.

Под мостом

          Нева-река,

по Неве

       плывут кронштадтцы...

От винтовок говорка

скоро

     Зимнему шататься.

В бешеном автомобиле,

                     покрышки сбивши,

тихий,

      вроде

           упакованной трубы,

за Гатчину,

           забившись,

                     улепетывал бывший-

"В рог,

       в бараний!

                 Взбунтовавшиеся рабы!.."

Видят

     редких звезд глаза,

окружая

       Зимний

             в кольца,

по Мильонной

            из казарм

надвигаются кексгольмцы.

А в Смольном,

             в думах

                    о битве и войске,

Ильич

     гримированный

                  мечет шажки,

да перед картой

               Антонов с Подвойским

втыкают

       в места атак

                   флажки.

Лучше

     власть

           добром оставь,

никуда

      тебе

          не деться!

Ото всех

        идут

            застав

к Зимнему

         красногвардейцы.

Отряды рабочих,

               матросов,

                        голи-

дошли,

      штыком домерцав,

как будто

         руки

             сошлись на горле,

холёном

       горле

            дворца.

Две тени встало.

                Огромных и шатких.

Сдвинулись.

           Лоб о лоб.

И двор

      дворцовый

               руками решетки

стиснул

       торс

           толп.

Качались

        две

           огромных тени

от ветра

        и пуль скоростей,-

да пулеметы,

            будто

                 хрустенье

ломаемых костей.

Серчают стоящие павловцы.

"В политику...

              начали...

                       баловаться...

Куда

    против нас

              бочкаревским дурам?!

Приказывали б

             на штурм".

Но тень

       боролась,

                спутав лапы,-

и лап

     никто

          не разнимал и не рвал.

Не выдержав

           молчания,

                    сдавался слабый-

уходил

      от испуга,

                от нерва.

Первым,

       боязнью одолен,

снялся

      бабий батальон.

Ушли с батарей

              к одиннадцати

михайловцы или константиновцы...

А Керенский-

            спрятался,

                      попробуй

                              вымань его!

Задумывалась

            казачья башка.

И

 редели

       защитники Зимнего,

как зубья

         у гребешка.Продолжение »